Глубокоуважаемый Дмитрий Дмитриевич!

Все нахожусь перед Вами в долгу, и я не могу осуществить давно задуманных дел, надеюсь в первые два месяца Нового Года, с наступлением которого Вас поздравляю, исполню обещание. От вас получил недавно мою рукопись о приложениях математики к биологии, (ее вы могли не возвращать), так как у меня есть еще два экземпляра. Можете не торопиться с возвращением "Природы наследственных факторов", если эта работа вас еще интересует. Сейчас, чтобы немножко разгрузить круг моих обязательств перед вами, сообщу свои мнения по поводу вашей интересной рукописи "Ормузд и Ариман", которая, как и все ваши произведения очень будят мысли. Очень много из Ваших положений я вполне приветствую. Тенденция как оправдание всемогущему Богу, для меня абсолютно неприемлема. Хотелось бы познакомиться с аргументацией Лейбница, но мне кажется что само понятие "наилучшего из возможных "миров ограничивает" творчество Бога и следовательно лишает его всемогущества.

Но мне кажется, что проблема добра и зла сложнее, чем вы ее ставите, и, может быть, пора оторваться от того почтенного, но, по-моему, устаревшего символа каким является Ормузд и Ариман. В этом смысле добро и зло противостоит друг другу, как совершенно изолированные понятия, могущие существовать друг без друга и не могущие переходить друг в друга, но есть и другое представление, что по крайней мере некоторые формы добра и зла так взаимопроникают друг друга, что в самом зле есть добро. Прекраснейшее выражение этому дано в изумительном стихотворении, кажется, Минского, если мне ошибаюсь «Христов в Гефсиманском саду». Конец его мне запомнился.

Кто крест однажды взялся несть,
Тот распинаем будет вечно,
Но если счастье в скорби есть,
Тот будет счастлив бесконечно.

Великие подвижники, революционеры доходили до состояния жертвенного экстаза, для многих из них собственная гибель была радостным завершением жизненного пути. А мусульманские фанатики, обряд "Шахсей-Ваксей". И для этого вовсе не требуется религиозного фанатизма, достаточен эротический экстаз. Садизм не абсолютное зло.

Какой-то из наших декадентских поэтов писал также стихи.

Тело, жаждущее боли
Не стыдливо обнажи.

Страх как будто бы неприятное чувство, а как любят ребята страшные рассказы (да и не только ребята).

Все-все, что гибелью грозит.
Для сердца смертного таит.
Неизъяснимы наслаждения.
Бессмертья может быть залог.

Любовь к боксу, тяжелым видам спорта – все это иллюстрации бесспорного положения, что как наибольшее добро, так и наибольшее наслаждение, это какой-то экстремум от сочетания двух противоположных явлений. Но наряду с этим как будто имеется и наслаждение без страдания - эстетическое удовольствие. И этим вы сами как будто себе противоречите. Вы считаете, что страдания гораздо много образнее блаженства и для примера приводите Данте (ад и рай). Совершенно правильно, что картина Олимпа с богами, пьющими нектар и амброзию и не знающие куда время девать в своих любовных похождениях -довольно пошлая картина, но можно ли отсюда согласиться с вашим положением (сходным кажется с шопенгауэровским), что «человек создан больше для страдания чем для блаженства», и что рай облекает его в смешную неподходящую для него одежду. Я полагаю, что мы ушли достаточно далеко и от Олимпа и от Данте и сейчас составить отнюдь не пошлую программу райского блаженства совсем не трудная задача, так как разнообразие эстетических и интеллектуальных наслаждений настолько велико, что хватит на целую вечность. Правда и в области науки, и в области художественного творчества, активная деятельность тоже связана со страданием. И у Данте есть уголочек такого подлинно интеллектуального рая, правда он помещён в аду, на краю пропасти, куда он помещает весь цвет эллинской цивилизации: и Аристотель, и Платон, и Сократ, и Архимед. Если бы предоставили выбор, и я бы выбрал именно тот уголочек, вероятно и вы бы там оказались.

Но существует ли абсолютное зло? Вы ссылаетесь на боль и спрашиваете: есть ли что-либо более реальное и неужели это наиболее реально только отрицание. Как известно в физиологии было два мнения о природе боли: одно, что боль есть только крайнее выражение любого ощущения. Другое, что боль есть вполне самостоятельное ощущение, не связанное ни с какими другими. Я не очень компетентен в физиологии, но мне кажется, что вопрос решается так, что существует боль как самостоятельное чувство боли, например, голые нервные окончания в роговице) и есть боль как краевое выражение других чувств. Но является ли боль абсолютным злом? Не говоря уже про цитированное выше стихотворение, не абсурдным является утверждение, что боль является вестником опасности и с этой точки зрения выполняет полезную для организма функцию. С другой стороны, действительно ли реальна боль?

Реальным мы называем то, что независимо от нашего сознания, а разве боль независима от нашего сознания? Мы знаем, что боль можно в значительной степени преодолеть тренировкой. Боль вне сознания мы представить себе не можем, а прекрасное можем. Можно говорить, что эстетическое ощущение (по крайней мере, в высших его формах) есть воплощение идеи прекрасного (доступной строго математической трактовки, начиная от Пифагора и Платона); воплощением какой идеи является боль? Потому вряд ли можно говорить, что злое богаче содержанием, чем доброе, что Ормузд эквипотенциален Ариману.

Я бы сказал иначе: существует несколько канонов добра, истины и красоты: они все по существу положительны; нет существенно отрицательных канонов, но природа этих канонов возможно качественно отличается, как природа алгебраических и трансцендентных функций, хотя существует точка пересечения разных канонов, как алгебраические и трансцендентные функции могут как частные случаи иметь одинаковые значения. Вероятно, можно говорить о более высоких и более низких канонах, но вполне возможны различные каноны одинакового уровня (как и у животных можно говорить о том, что позвоночные выше червей, но нельзя говорить, хотя это постоянно говорят, что млекопитающие выше птиц). И вот эволюция идеи добра и зла в человечестве на первых этапах развития и пришла к представлению об абсолютном зле - голом отрицании добра, персонифицировав его в образе Аримана, Чернобога, сатаны. Эллинская идеология близкая мне, как видимо и Вам, во многих отношениях, понятия дьявола не знает, все боги там имеют и добро и зло в противник Зевса, Прометей, вызывает даже большее сочувствие, чем сам Зевс. И думается мне, что Вы не правы по отношению к манихейству, хотя я, к сожалению, о них знаю только понаслышке (хотя весьма возможно, что я их путаю с гностиками. Мне представлялось, что их учение принимает, что Иегова, создатель мира, не Бог, а дьявол, а Христос-противник Иеговы, и что история человечества заключается в борьбе и в конечной победе Христа над Иеговой, духа над материей. Насколько я их понимал, их учение тоже не припонимало абсолютного зла (каким же абсолютным злом может считаться создатель мира?), а только относительное и не принимало теории равновесия добра и зла), а принимали конечное торжество добра, вернее торжество высшего канона добра над низшим. Поэтому я тоже сочувствую манихеям, но иначе их понимая чем Вы. Само собой разумеется, что не может быть и речи о всемогуществе там, где имеет место длительная борьба: при всемогуществе одной стороны борьба вообще невозможна для другой. С другой стороны, ваше отрицание возможности видеть в катарах и альбигойцах предшественников реформации (так как катары и альбигойцы, по вашему мнению, обращают взор скорее на прошлое, чем на будущее) для меня не убедительно, так как вряд ли по какому либо одному признаку можно сравнивать учения. Реформация была прогрессивна по отношению к католическому учению потому, что она выдвинута или вернее фактически привела к большему свободомыслию (и здесь мы имеем много конкурирующих друг с другом уровней), но она была регрессивна, так как правильно по моему отметил Зелинский, протестантизм есть реставрация юдаизма на христианской почве: вместо христианского бога милосердия слишком терпимого к разбойникам и блудницам, восстановлен библейский бог справедливости: недаром протестанты усердно читают Ветхий завет, чтение которого запрещено католикам-мирянам. Поэтому с известной точки зрения можно извратить ваше утверждение, и сказать что различие между катарами и альбигойцами и манихеями с одной стороны и протестантами с другой, в том, что первые устремлены к будущему, а вторые к прошлому.

Поэтому вместо вашего представления о двух началах, злом и добром, неизменяемых и вечно враждебных и вечных, я считаю возможным другую гипотезу о многих началах, не всемогущих и не абсолютных и лишь относительно враждебных, из которых следующее может считаться добром лишь по отношению к предыдущему и злом по отношению к последующему.

Эта схема действительно может считаться универсальной и лишенной какого либо метафизического характера: она справедлива и в приложении к эволюции организмов и к эволюции этических систем и к смене государственных форм.

Анархисты склонны всякую государственность рассматривать как воплощение Аримана и они правы в том отношении, что всякое государство имеет аппарат насилия: но они позабывают о положительной роли государства. Определенная форма государства играет в известное время положительную роль и тогда она - воплощение Ормузда, а потом изживает себя, становится тормозом на пути прогресса и тогда оказывается воплощением злого начала.

При таком понимании основные рассуждения вашего второго параграфа (Оправдание зла) бьют мимо цели. Вы пишите: "Можно ли считая уже зло положительным, оправдать с точки зрения божественной справедливости существование зла? Если не связать зло с добром просто, как отсутствие последнего, то останется только учение о компенсации". Такая антитеза неизбежна только при условии наличия всемогущего бога, т.е. мирового агента, могущего устранить зло, но его почему-то не устраняющего, но если такого агента нет, то все рассуждение теряет смысл. Для современного человека история с Иовом кажется возмутительной: из-за партии с дьяволом погублена семья, не считая отроков охранителей его стад. И Вы совершенно правы: новый сын как бы ни был он хорош не компенсирует потери прежнего сына, но все ли люди и всегда ли смотрели так на своих сыновей? Разрешите дать некоторую схему эволюции родительских чувств. Недавно в книжке Локка о государственном правлении я прочел, что у древних жителей, кажется Перу, был такой обычай рожать от пленниц детей, их выращивать и откармливать, а потом съедать, как и их матерей, своих наложниц, после того как они перестанут рожать. Здесь дети буквально были мясом. Позднее (впрочем вплоть до 19-го века) рабовладельцы в Америке и наши помещики рождали детей от невольниц и крепостных и тем увеличивали количество своих рабов и крепостных: кажется даже наш Воронихин был таким внебрачным сыном помещика, который и не подумал дать своему сыну вольную. Если возьмем Рамзеса второго, то у него, было, кажется 500 сыновей: можно ли при таком количестве знать индивидуальность каждого? Но и позднее сыновья были в первую очередь продолжатели рода и работники, и расценивались с этой точки зрения. И если они не оправдывали возложенных на них надежд, то их просто выгоняли и никакой заботы о них не проявляли. Наконец есть и такие папаши, которые относятся к детям, как кобели к своему потомству, или рассматривают детей, как сберкассу на старость. Недавно я прочел книжку, Э. Сетон Томсона «Моя жизнь»: оказывается его папаша, когда ему исполнилось 21 год заявил, что отныне он должен жить и зарабатывать самостоятельно (не дав ему, однако, как, например, делают большинство крестьян) никаких первоначальных средств для существования и мало того, он развернул большую книгу указав на все произведенные на сына расходы (всего оказалось около 500 долларов). С гордостью заявил, что он не начислял на долг процентов, но что в дальнейшем он будет начислять по 6 % годовых. Конечно, и сейчас отношение к детям у разных родителей разное, но все-таки как будто мы ушли достаточно далеко и нравы перуанских родителей или готовность Авраама принести жертву (богу, а не дьяволу!) сейчас вызывает просто ужас. В Карфагене как будто молодые женщины сами бросали своих детей в раскаленную пасть Молоха, надеясь этим обеспечить себе более многочисленное потомство. История с Иовом была написана в те времена, когда гибель одного ребенка вполне компенсировалась появлением других.

Теперь Ваши суждения о другом приеме оправдания ада: «Выставляется как справедливость высшего порядка принесение в жертву одного или небольшого числа индивидуумов для будущего блага масс или каких-либо избранников». Вы были бы совершенно правы вместе с Достоевским «что никакое блаженство, сулимое в будущем человечеству, не может оправдать слов измученной страданиями маленькой девочки», если бы действительно была такая дилемма. А дело обстоит, как будто так: живет человечество тихо и мирно, ни одна девочка не плачет (кроме капризных конечно, слезы, которых жалости не вызывают) и вот явился фантазер, который предложил сильно улучшить положение людей, но для этого необходимо принести в жертву одну девочку. При такой дилемме я вполне согласен с тем: для улучшения благосостояния человечества нельзя принести в жертву даже одну девочку. Но в действительности дело обстоит так: не было такого периода в жизни человечества, когда не было слез и горя огромного количества невинных людей и вот люди болеющие душой за судьбу человечества видят, что можно изменить порядок и сделать так, чтобы меньше проливалось невинных слез и крови, но возможно, что при переходе к этому порядку будет некоторый период, когда прольется больше слез у тех девочек, которые раньше может быть не плакали, но зато перестанут плакать те, которые раньше плакали. И когда люди подобные Достоевскому с возмущением говорят: "Вы строите наш прогресс на слезах невинных девочек" (обращая внимание на вновь плачущих девочек), то им можно ответить: «А вы защищаете ваш старый строй, связанный с слезами огромного количества девочек, слез которых не замечают только потому, что к ним привыкли». Вы склонны отрицать реальность человеческого прогресса, но попробуем прикинуть уменьшается ли количество обоснованных слез, проливаемых человечеством или нет (я считаю необоснованными слезы проливаемые капризными детьми и взрослыми людьми: это количество, может быть, и увеличивается, но меня это мало трогает). Я думаю, вы согласитесь с тем, что наиболее обоснованы слезы, проливаемые при преждевременной кончине людей. И вот оказывается, что например в царской России или современной Индии на первом году жизни умирает 30-40 % детей, а в Норвегии и Новой Зеландии 5-7 %. Средняя продолжительность жизни до второй половины 19-го века была не выше 30 лет.

В настоящее время в ряде стран она достигает 50-60 лет: следовательно в огромном количестве устранены смерти преждевременные, вызывающие особенно много обоснованных слез. Поэтому я никак не могу согласиться с Вашими словами (стр. 7) что " прогресс человечества не следует мыслить, как продвижение к совершенству, моральному, интеллектуальному и экономическому, а как параллельный рост всего хорошего и всего дурного".

Такой пессимистический взгляд естественно возникает под влиянием событий последней войны, но он основан на субъективном чувстве, а не на трезвой оценке событий. Война была ужасной, погибли миллионы людей и все-таки население даже главных участников почти не уменьшилось. А возьмем прошлое: после 30-летней войны население Бавария уменьшилось в 4 раза, а некоторых других германских стран еще больше. После восстания Богдана Хмельницкого и вплоть до заселения Новороссии цветущий край превратился в пустыню. В смутное время также было резкое сокращение населения во многих областях в даже во время славного царствования Петра Великого, при котором все население России было около 8 миллионов человек: оно было практически стабильно, несмотря на высокую плодовитость населения, точно так же как население Киргизии было практически стабильно за много столетий истории.

Несомненно что прогресс не монотонен и в период смены общественных формаций может быть временный регресс оправдывающий ваши слова "растет и общее богатство, но неизменно растет и разность в имущественном положении и тягость существования неимущих", но сравните даже положение русского крепостного с современным мужиком или даже в Северной Америке положение раба с современным негром, который несмотря на притеснение все таки продвигается вперед.

Поэтому я лично отвергаю все три возможности которые вы обсуждаете и которые, судя по вашему изложению, как будто исчерпывает арсенал гипотез:

1) гипотеза всемогущего и справедливого бога, могущего остановить зло, но не останавливающего его или потому, что этот мир есть наилучший из возможных (тогда, какое же это всемогущество если бог ограничен этими возможностями творчества), или потому что то, что нам кажется злом, с высшей точки зрения является благом (но тогда мы не можем отличить бога от дьявола);

2) гипотеза Гегеля, что история создается подымающимся по диалектической лестнице божеством (если он абсолютен, как считал Гегель, то почему он так медленно поднимается и не обращает внимания на сопровождающее историю зло);

3) ваша гипотеза о равновесии двух враждебных, равносильных (и следовательно, не всемогущих, так как всемогущее начало не потерпело бы противника) начал, Ормузда и Аримана. Но остаётся еще по крайней мере две возможности;

4) чисто материалистическая, по которое вообще никаких руководящих начал в природе и истории нет и что только у человека возникает понимание добра и зла и, что он постепенно развивает условия для преодоления зла: эта гипотеза находится в гораздо большем согласии с фактами, чем три предыдущие и вполне естественно, что подавляющая масса современных культурных людей считает ее единственно возможной: из моей статьи «Проблема целесообразности» вы знаете, что я ее не считаю не только доказанной, но даже вероятной и рассчитываю развить этот взгляд в третьей части моей «Проблемы целесообразности» (но и вторая еще не написана, думаю в феврале написать, январь загроможден массой задолженности);

5) и в природе и в истории существует руководящие начала все более высоких категорий: они вероятно генетически связаны друг с другом, весьма вероятно, что высшие начала сосуществуют издревне наряду с низшими, но не могут проявиться до определенного уровня развития органического мира: реальное творчество идет непрерывно, но не монотонно: этот взгляд очень сходен с гегельянством (схема Гегеля - первое приближение) но в отличие от гегельянства он плюралистичен (а не монистичен) и релятивистичен (а не абсолютивен). Я склонен думать, что мой взгляд также примыкает и к вашему, представляя его дальнейшее развитие, поэтому я вовсе не считаю себя вашим безусловным противником. Я тоже рассматриваю себя как бы развивающим манихейские взгляды. Не понятно мне почему вы, представитель передовой, чрезвычайно далеко ушедший вперед науки (потому что, я думаю вы не станете этого отрицать, вы прежде всего математик), считаете что в области онтологии, этики мы должны пережевывать старую жвачку. Курьезно, но это, по-видимому, подтверждает устанавливаемый мной закон, по которому представитель более строгого мышления, попав в область наук с менее строгим мышлением, покидает свое строгое мышление и опускается на уровень этой самой менее строгой науки. Это я замечал при чтении биологических работ Р. Фишера и недавно при прочтении очень любопытной книжки Э. Шредингера " Что такое жизнь"?. Курьезно читать, как такой ведающийся физик повторяет наивности биологов. Но эти примеры (наряду с вами, со мной и др.) показывают, что ваше положение о грядущей узости не правильно: бывают периоды когда в каждой науке строят более или менее удачный синтез и тогда господствует специализация: наступает кризис наук и вместе с тем значительная часть ученых тратит массу времени на то, чтобы установить связь с другими науками: как и всюду процесс циклический, но не монотонный.На этом кончаю: мой разбор вашей статьи оказался больше самой статьи: посылаю ее в отдельном конверте обратно. Вашу работу о кривых и поверхностях в биологии разберу конечно отдельно. Письмо к ней разъясняющее многое я получил. Также думаю вам написать подробнее о интересующем меня вопросе о характере множеств, но это уже позже. Пока всего лучшего. Не теряю надежды на личное свидание, разговора и ознакомление с другими вашими рукописям.

Ваш А. Любищев
Фрунзе, 4 января 1948 г.