Профессор А.М.Евлахов, говоря о казачьем движении, ставит вопрос, что даст он в конечном итоге: ”созидание или разложение России”? Россия должна быть единой, но этому единству грозит стремление казачества ”самостийности”, отвергающего словами своего атамана всякое вмешательство центральной государственной власти во внутреннюю жизнь Донской области.
Проф. Евлахов боится, как бы единая реальная сила, которую ныне представляет собой казачество, не имела бы ту же судьбу, что единственная реальная сила, свершившая февральскую революцию, т. е. солдатские войска, и, идя по пути сепаратизма, не разрезала бы измученное тело нашей родины на части. Я вполне разделяю беспокойство за судьбу Российского государства.
Как и проф. Евлахов, полгода тому назад я тоже осуждал сепаратические стремления, видя в них, как профессор Евлахов, опасность для России. Но то средство, против быстро развивающейся болезни, которое вчера отбрасывалось, как вредное, сегодня может оказаться последней надеждой. Рану сперва лечат примочками, а когда охватывает гангрена, то единственным выходом может оказаться только ампутация.
Но профессор Евлахов как будто не сознает, как далеко зашла болезнь.
Не сознает, что сепаратическая программа Каледина является единственным средством спасти Донскую область от охватившей Россию гангрены, что казачество не может не предпринимая некоторых сепаратических действий, пассивно ждать решения Учредительного Собрания, в которое влилось так много испорченной большевистской крови.
Великое несчастие видеть могучую, единую Россию распадающейся на все возможные республики, Донскую, Кубанскую, Украинскую. Можно видеть в этом возвращение к удельному периоду и не без основания страшиться, что наш враг так же легко покорит эти республики, как в былое время монгольские полчища - враждующие между собой уделы.
Потеря единой великой России - тяжелая потеря для русского сердца.
Но может быть еще более тяжелая потеря. Есть нечто еще более дорогое, чем Российское государство, это - наша национальность. Я предпочел бы быть в том положении, в каком находится поляк, живущий в растерзанной на три части Польше, вряд ли имеющий теперь какую либо надежду на свое возрождение, как Польского государства, но сохраняющий в себе живое пламя своего польского национального чувства и продолжающий работать над созданием своей национальной культуры даже в самой неблагоприятной обстановке, чем жить в германизированном российском (а не русском) государстве, где нет уже русских, а есть только граждане спасенного германцами российского государства.
Единая могучая Россия гибнет. Нет, вернее, она уже погибла. Вместо правительства шайка авантюристов и безумцев, вместо войска банда разбойников уничтожен суд и разбита школа… Все это ужасно! Но ужаснее то, что нам пришлось увидеть умирающим не только государство, но и то, что может сохранить и при смерти государства - русское национальное чувство.
Этот по истине божественный венок сорван, брошен, и смят.
В начале переворота в помыслах и правых и левых была только родина, ибо только для спасения родины, и вовсе не для завоевания свобод был совершен, разбивши старые кумиры, февральский переворот.
Дальнейший план действий состоял в следующем - победить врага, с которым монарх шел на мировую во вред нации. Если этот переворот и имел в виду и некоторые свободы, напр., ответственное министерство, то опять не как цель, а как средство для победы над врагом.
Лучшее будущее России усматривалось тогда лишь, как следствие победы над германским милитаризмом, светлые надежды на созидание новой “свободной” России заметали за грань тяжелой борьбы народов, боровшихся вовсе не только на экономической, а главным образом на идейной почве.
По закону гетерогенезиса целей, средство обратилось в цель. Сперва “родина и свобода”, затем “свобода и родина” и, наконец, последнее слово совершенно исчезло, а за тем потухло раньше не особенно ярко пылавшее патриотическое чувство.
Сперва желанным завоеванием революции была победа над Германией, спасение родины, а вместе с тем и спасение своей национальности, которую поглотил бы германизм, затем завоеванием революции, совершенно определенным образом, стало победа городского пролетариата над буржуазией, а потом завоевание неинтелигенцией - интелигенции и даже уничтожение последней. В будущем мы жаждем великого чуда: возрождение единого, великого русского государства. Но в настоящее время мы видим другое чудо. Это еще не Великое Воскресенье, это воскрешение Лазаря, который, выходя из могилы, являет божескую силу призывать мертвых к жизни.
Воскресает теперь не Россия, а воскресает наше национальное чувство, воскресает национальная идея, умершая в атмосфере социалистического материализма.
Сброшен прочь тяжелый камень и оно вышло навстречу сияющему солнцу, живым и молодым, способным на новые подвиги.
Смотрите - с одной стороны германский империализм, чудовище, поглощающее другие национальности, грозящее обратить всех в немцев. В его глазах право на существование имеет только высшая германская раса. И цель исторического процесса - это победа высших рас над низшими с заменой низшей культуры высшей.
С другой стороны - этот все мертвящий своим прикосновением, все нивелирующий и обесцвечивающий социализм. Он не может примириться с национальным чувством, ибо оно относится к той идеальной области, которую он должен признать за царство вредных призраков для того, чтобы спасти те материалистические предпосылки, на которых он возводит свое учение.
Для германского рассового аристократизма должны быть только германцы, все искусство, наука должны быть германскими, ибо все не германское имеет низшую цену: германизирование равносильно улучшению, возведению на более высокую ступень прямолинейно движущегося прогресса.
Для социализма не должно быть вовсе национальности. И искусство и наука должны быть вполне космополитичны. Дальнейшая стадия развития -уничтожение индивидуумов, как первого порядка, т.е. личностей, так и второго порядка - наций. Великую проблему о мирном сожительстве свободно развивающихся национальностей германизм решает так: он предлагает каннибализм, одному съесть остальных в то время, как социализм предпочитает убийство всех. Результат получается один и тот же. Не может быть драки там, где один борец или борцов совершенно нет. Нет сомнения, что оба направления близко сходятся между собой. Такого рода комбинация вполне возможна: один поедает других и сам умирает с голода.
И вот германские социалисты превращаются в социал-империалистов, видящих и в экономической эволюции между настоящим и будущим еще промежуточную неизбежную стадию развития - империализм.
Соответственно поглощению одной более сильной народностью других, более слабых, должно идти образование исполинских экономических комплектов, уничтожающих изолированные более слабые государственные хозяйства и в будущем обещающих обратить в единое организованное мировое социалистическое хозяйство.
Большевики с своей социалистической точки зрения не могут видеть опасности в предательстве России Германии, так как именно германской, более сильной народности легче всего направить человечество по пути “амальгамации, а не дифференциации наций”, так как именно славянская “женственная” или “рабская” раса, при своих некрепких нервах, является наименее жизнеспособной. Конечно, Германия со своей высоко развитой промышленностью, а не промышленно-хилая Россия, должна создать исполинский экономический комплекс; сильная германская государственная власть, а не наше русское мягкотелое правительство должно железной рукой направить экономическое развитие в направлении социалистического идеала.
Самоопределение национальностей, причем обязательно иных, чем великорусская, о которых кричат социалисты, это, конечно, не цель, а только средство.
Это или тактический прием привлечь на свою сторону обиженные нации, которые затем будут сплавлены в одну аморфную массу, или же способ разложения большого буржуазного государства на мелкие, которые затем легче уничтожить.
Таким образом объясняется нежное отношение лже-русской делегации на первой Мирной конференции в Брест-Литовске к “более слабым нациям”, при очевидном предательстве “более сильной”.
Возрождающийся на Дону и в Украине национализм даст нам надежду на иное решение национальной проблеммы, при которой оставляется жизнь, по возможности, всем национальностям, при котором, вместо войны всех против всех, для индивидуумов второго порядка такой же, как в доисторические времена для индивидуумов первого порядка, заменяется мирным сожительством, регулируемым определенными нормами поведения.
Так как прогресс вовсе не представляет движение в одном направлении, а каждая нация имеет свое определенное направление, определяемое ее характером и способностями, то свободное развитие возможно большего числа национальностей обещает накопление максимума разнообразнейшего культурного богатства, которое можно сравнить с садом в котором самые разнообразные растения взрощены с помощью различных удобрений и ухода.
Наше русское национальное сердце слишком много вытерпело за это время, что бы оно могло оставаться столь же нечувствительно к горю поляков, молоросов, эстонцев и латышей, как оно было раньше. Если бы мы имели прежнюю силу, как строители земли русской, то наверно пошли бы на большие уступки при разрешении национальных вопросов.
Но не следует забывать и то, что мы потеряли нашу силу. Если наши предки были созидателями, то мы разрушители их дела. Воссоздать Россию мы сами, вероятно, уже не сможем. Дело дошло уже до того, что ее воссоздать могут совместной работой не один, а все народы, населяющие Россию, признав друг друга равноправными товарищами.
В этой совместной борьбе не только за великорусскую, а за все, подвергающиеся теперь опасности национальности, будет постепенно определятся тот государственный строй, который должен укрепиться в российском государстве для того, что бы не только великорусский, а и все народы являющиеся одновременно собирателями России, получили бы возможность свободного развития.
Мне кажется, что это слишком мелочно в настоящий великий момент обсуждать, насколько правильна с научной точки зрения терминология, употребляемая в казачьей программе, вылавливать в выражении единая федеративная республика противоречия (contradictio in adjecto).
Мне это напоминает моего старого учителя латинского языка, который по прочтении ему выпускным классом адреса на латинском языке, потребовал его к себе на кафедру и занялся разыскиванием грамматических ошибок.
Одно - форма, она может быть неудачна, другое – смысл, который для меня совершенно ясен. Государственное устройство новой России мыслится по образцу германской империи, в которой каждое из княжеств, входящих, как составная часть в сложное государство, имеет рядом с обще-германской конституцией - свою собственную.
Главное различие в том, что основа деления германии на автономные части динамическая, в то время, как в сложном будущем российском государстве национальная или определяемая характерными бытовыми отличиями, причем, как и в Германии, местные конституции предваряют общеимперскую, так что в известный промежуток времени до собирания ампутированных частей, Россия является в действительности федерацией. Совершенно таким же образом, как баварец рядом со своим местным баварским патриотизмом, имеет еще обще-германский патриотизм, так же и украинец, и казак со своим украинским и казацким патриотизмом воспитают в себе общерусский, прекрасно сознав, что русская культура общее дело и великорусов, и малорусов, и белорусов, что от судьбы всей России зависит и судьба всех народов, ее населяющих.
Если встать на психологическую точку зрения, если учесть те законы, которым должна следовать жизнь народного духа, то следует признать следующее, представляющееся столь парадоксальным, положение:
В настоящее время сепаратизм полезен, ибо, чем он сильней, тем сильнее местное национальное чувство, заменяющее утерянное общерусское, тем сильнее крепости, о которые разбивает свой лоб беснующийся большевизм.
Меня не страшит ни Донская, ни Новгородская, ни Псковская республики, ни Тверское княжество или Казанское царство. Я вижу, как русская земля покрывается рядом неприступных крепостей, сильных, ещё не общерусским, а местным национальным чувством. Это чувство растет и наступит время когда они железным кольцом наступают к Петрограду, который только один останется Ленину и Троцкому, откуда, после бесплодных угроз завоевать их спившимися матросами, кровавые скоморохи не додумаются вернуться туда, откуда приехали или, вернее, не будут растерзаны, как Духонин.
Собрание ампутированных частей будет совершенно иное, чем то, которое производилось московскими князьями.
Оно будет определятся сознанием необходимости добровольного слияния между собой в единое мощное государство в видах национального самосохранения, а так же для большей части именно русских народностей (великорусов, малорусов и белорусов ) сознанием племенного родства и общностью если не всей, то высших ступеней культуры.
Я совсем не верю, что в основе беспокойства Керенского по поводу украинского движения был бы его очень сомнительный патриотизм, боязнь за целость России, в которой он интересовался меньше, чем судьбой товарищей, своими позами и своей карьерой.
Это был страх темного социалистического начала перед светлым национальным чувством, страх инертного материализма перед движущейся вперед идеей, это был тот же страх, который изгнал священников с похорон погибших в Москве большевиков.
Этот же страх объял бундистов, старавшихся расстроить восторженные демонстрации озаренных надеждами на осуществление всех мечтаний сионистов.
Вечером того же дня, когда казаками была одержана окончательная победа над большевистскими бандами в Ростове, я вышел на Садовую…
Как были не похожи на беспорядочные солдатские банды двигавшиеся по ней дисциплинированные конные и пешие отряды казаков и юнкеров.
С ними двигался воскресший Лазарь, еще слабый, “обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами и с лицом обвязанным платком” (Ев.от Иоанна гл.11, стр.44). И как ребенок, не давно отнятый от груди, он не мог еще далеко ходить, он не мог обойти всю широкую Русь, он еще был казацким патриотизмом, раньше чем сделаться общерусским.
Я смотрел на молодые отважные лица юнкеров и сестер милосердия в которых, как солнечный луч от прозрачной поверхности, отражались не тупая злоба “товарищей”, а идеальный мир, возносящийся над интересами душащих друг друга в погоне уже не за куском хлеба, а за наживу враждующих классов…
И я думал о моем родном Севере, в котором царит теперь мрак могилы, когда здесь пробиваются первые лучи света и моя мысль, забегая в грядущее, видела, что воскрешенный Лазарь, сбросив с себя погребенные пелены, победоносно шевствует среди наших северных елей и осин по болотным кочкам, по берегам не подвижных озер, по зеленым межам золотистых полей, мимо деревянных изб и могил наших отцов и пестрой, живой блестящей сотнями куполов и звенящей тысячами колоколов Москвы до мистических тихих Соловок, где бледное небо сливается с бледным морем, где земное растворяется в небесном.
Проф. Д.МОРДУХАЙ-БОЛТОВСКОЙ